Golos-naroda.kz

Между тем, эксперт не имеет права отвечать на вопросы правового характера, сказала golos-naroda.kz известный в Центральной Азии религиовед, учредитель Центра религиоведческих исследований Индира Асланова (Кыргызстан).

«Я вижу грандиозную методологическую проблему и в Кыргызстане и в Казахстане.

Судебный эксперт не может давать определение правовым понятиям, в нашем случае – экстремизму. Что такое экстремизм или что подразумевается под экстремистской деятельностью, расшифровывается в самом профильном законе. А если эксперт использует толковые словари, то может быть миллион толкований, интерпретаций данных понятий. Использовать их и говорить: «Да, это экстремистский материал или экстремистская деятельность», - большая ошибка», - акцентирует Асланова.

Эксперт говорит о наличии/отсутствии признаков экстремизма в тексте, а потом только суд определяет, является ли материал экстремистским, объясняет собеседница.

«Если эксперт сидит и определяет, что это экстремизм, встает вопрос -  зачем нужен судья. Эксперт не имеет права отвечать на правовые вопросы. В Кыргызстане и Казахстане, судя по тому, что я слышала от коллег, эксперты берут на себя обязанности, которые для них не характерны», - говорит религиовед.

Кроме того, она отмечает проблему катастрофической нехватки квалифицированных кадров.

«Я все еще вижу, что эксперты, например, лингвист отвечает на вопросы, относящиеся по компетенциям к религиоведу. Или наоборот”, – констатирует специалист.

Кыргызстан уже пришел к пониманию необходимости проведения комплексной экспертизы, то есть экспертизы с участием разных специалистов: лингвиста, психолога, если текст имеет религиозный характер – религиоведа.

«Они вместе работают над текстом. В этом случае меньше возможностей для субъективных решений», - продолжает Индира Асланова и добавляет, что случаи проведения «комплексной религиоведческой и лингвистической» экспертизы одним специалистом все еще фиксируются.

При этом в сравнении с другими странами Центральной Азии Кыргызстан ушел вперед именно в части разграничении задач экспертизы и методологии ее проведения.

«К пониманию этого наша страна пришла методом проб и ошибок, под сильным давлением общественных организаций, когда в суды массово начали поступать дела с постоянной ссылкой на религиоведческие экспертизы и Фемида начала принимать очень спорные решения. К вопросу подключились исследовательские институты, со стороны государства также был запрос, в чем дело.

 «В Казахстане же я наблюдаю, как легко и просто используют термины «деструктивные организации», «секты». Это абсолютно не научные понятия. В религиоведении мы их избегаем, поскольку они аксиологически окрашены и субъективны.

Как-то я была у вас на конференции и спросила коллег, что они подразумевают под деструктивными организациями. Мне начали перечислять запрещенные экстремистские организации. Называйте их тогда запрещенные экстремистские организации, а не деструктивные, иначе это выглядит как некая уловка. Выглядит это так: «Вроде бы подразумеваются эти структуры, но еще есть широкий спектр организаций, которые мы под запрещенные подвести не можем, но которые нам не нравятся и которые мы хотим назвать деструктивными», - делится эксперт.

Асланова подчеркивает: «деструктивный культ», «тоталитарные секты» и другие подобные понятия - это не научные термины и не используются в правовых документах

«В Кыргызстане данные термины практически вытеснены из официального пространства. Хотя вначале был довольно распространен, в том числе под влиянием антикультистского движения России, в информационном пространстве которой мы все находимся», - рассказывает религиовед.

Собеседница отмечает, что именно детальное изучение практики Казахстана, а также России позволило Кыргызстану выстроить методологию работы в части религиоведческой экспертизы.

«Поэтому мне бы не хотелось, чтобы сказанное мной выглядело как критика», - заметила эксперт.

По мнению Индиры Аслановой, религиоведческую экспертизу в идеале вообще следует отменить.

«Если имеет место неправомерная деятельность, это часто очевидно. А экспертиза проводится по конкретному материалу, у экспертов нет всех материалов, обстоятельств дела в комплексе - ими обладают следователи и судьи.

А эксперт говорит – вот этот текст об этом. Что человек с этим текстом делал, для чего использовал, что с этим текстом дальше делалось, какие у него были намерения – эти вопросы не входят в задачи экспертизы. Может, текст у него в уборной лежал… Сам по себе текст не является показателем какой-либо деятельности», - отмечает специалист.     

Асланова напомнила, сложности разграничения различных понятий, например, «экстремизм» происходит от слова «крайний», «чрезмерный».  

«В этом смысле он совпадает с радикализмом, и грань между ними очень расплывчатая. И я понимаю идею ООН, когда через свои структуры организация в различных резолюциях ООН подчеркивала именно насильственный экстремизм:

Человек может иметь крайнее видение жизни, преобразований и т.д., но если это видение не сопровождено насилием или призывом к применению насилию, это не является преступлением. Тогда в эту структуру встает и радикализм, который рассматривается не как данность, а как процесс радикализации из точки А в точку Б. 

Такой подход позволяет увидеть промежуточные стадии, когда ты можешь интервенцию проводить. Это дает мне больше ясности, четкости как эксперту. А у нас долгое время экстремизм рассматривался только как религиозное явление», – отмечает эксперт. 

Асланова рассказывает, что в тюрьмах встречала тех, кто оказался здесь именно после заключения эксперта-религиоведа. 

«Для меня это проблема, которую я никак не могу донести до экспертов, - понимание ответственности за свою работу.

Если ты сажаешь невиновного, встает вопрос о том, что в тюрьме он реально радикализируется, не будет доверять государству, государственным институтам. Внутри будет расти чувство протеста и человек станет удобной мишенью для последующей радикализации. Это ключевой момент - недобросовестное отношение эксперта к работе», - говорит собеседница.

Другой момент - когда госорганы начинают массово закидывать судебно-экспертные службы запросами.

«Религиоведческая экспертиза - это исследование, требующее времени. Ты не можешь сидеть и просто печатать текст. Фактор времени, естественно, сказывается и на качестве. Тогда мы приходим к другому вопросу – всегда ли нужна экспертиза?

Когда к примеру, дело касается вопросов, которые не требуют специальных знаний, или имеются другие материалы, которые подтверждают  противоправную деятельность», - разъясняет эксперт. 

В целом, резюмируя, собеседница отмечает, что необходимо создание независимых конкурентоспособных экспертных служб.

«У нас в этом плане идет монополизация одного госоргана - ГСЭС (государственная судебно-экспертная служба при правительстве Кыргызской Республики) может проводить анализ материалов на признаки экстремизма. В Казахстане, насколько я знаю, была возможность независимым экспертам получить статус судебного эксперта», - говорит Асланова.

По ее словам, сложно поменять многолетнюю сложившуюся практику, когда госорганы по наработанному механизму назначают экспертизы.  

«Мы работаем с судьями, адвокатами, прокурорами, доносим информацию о том, что практика меняется. Но нужно время, которого не хватает. Поэтому нам нужны независимые экспертные организации.

Должна меняться сама судейская практика, и если не будет спроса на эту экспертизу, нам не нужно будет столько экспертов.

Еще раз подчеркну - нужно назначать экспертизу, когда она реально нужна, а не потому, что у нас дело об экстремизме, терроризме, и автоматически назначается экспертиза.

А когда нужна экспертиза? Это зависит от конкретного дела.  

Лингвист в слове «джихад» может увидеть призыв к насильственному экстремизму, а религиовед может обосновать, так ли это, в контексте материала», - говорит Индира Асланова.

Напоследок она привела пример, когда в одной религиоведческой экспертизе было дано следующее заключение: «Халифат» - это слово, которое использует «одна» запрещенная экстремистская организация».

«Делать такие обобщения - фундаментальная ошибка», – отметила специалист.